Последний кольценосец - Страница 78

Тут его окликнули: «Вы ведь ждете девушку, благородный господин, – так купите для нее цветок!» Тангорн лениво обернулся, и у него на миг перехватило дыхание: дело не в том, что девчушка-цветочница была сама прелесть, просто маленькую корзинку ее наполняли фиолетово-золотые орхидеи сорта меотис, невероятно редкого в это время года. А меотисы были любимым цветком Элвис.

ГЛАВА 40

Все эти дни он под разными предлогами откладывал встречу с нею – «Никогда не возвращайся туда, где был счастлив». С того времени, когда она так удачно напророчила ему: «Ты уходишь на войну», утекло много воды и еще больше – крови… Ни он, ни она больше не будут прежними – так стоит ли бродить по пепелищу и затевать сеансы некромантии? Элвис (как он узнал за это время) теперь в высшей степени серьезная и положительная дама: великолепная интуиция позволила ей сколотить на биржевой игре весьма приличное состояние; вроде не замужем, но не то обручена, не то помолвлена с кем-то из столпов делового мира – на кой черт ей сдался беспокойный и опасный призрак из прошлого?.. И вот теперь вся эта замечательная эшелонированная оборона рухнула в одночасье.

– Сколько стоят твои цветы, красоточка? Я имею в виду – вся корзина?

Девушка – ей на вид было лет тринадцать – изумленно поглядела на Тангорна:

– Вы, верно, нездешний, благородный господин! Это ведь настоящие меотисы, они дорогие…

– Да-да, я знаю. – Он полез в карман и вдруг сообразил, что у него совсем не осталось серебра. – Хватит тебе дунгана?

Ее чудные глаза вмиг потухли; в них промелькнули, сменяя друг друга, недоумение и испуг, а потом осталось одно усталое отвращение.

– Золотая монета за корзину цветов – это слишком много, благородный господин… – тихо проговорила она. – Я все понимаю… Вы поведете меня к себе?

Барон никогда не страдал избытком сентиментальности, но тут сердце у него стиснуло от жалости и гнева.

– Прекрати сейчас же! Мне не нужно ничего, кроме твоих орхидей, честное слово. Ты ведь никогда прежде этим не промышляла, верно?

Она кивнула и по-детски шмыгнула носом.

– Дунган – огромные деньги для нас, благородный господин. Мы с мамой и сестренкой могли бы жить на них полгода…

– Вот и живите себе на здоровье, – проворчал он, вкладывая в ее ладошку золотой кругляш с профилем Саурона. – Помолись за мою Удачу, она мне наверняка понадобится, и очень скоро…

– Так, значит, ты вовсе не благородный господин, а рыцарь Удачи? – Теперь она являла собой чудесную смесь любопытства, детского восхищения и вполне взрослого кокетства. – Вот никогда бы не подумала!

– По типу того, – ухмыльнулся барон и, подхватив корзинку с меотисами, направился в сторону Яшмовой улицы, провожаемый ее серебристым голоском:

– Тебе обязательно повезет, рыцарь, верь мне! Я буду молиться изо всех сил, а у меня легкая рука, правда!

Тина, старая служанка Элвис, отворившая ему дверь, отшатнулась, будто увидав привидение. «Ага, – подумал он, – выходит, мое появление настоящий сюрприз и, наверное, не всем придется по вкусу». С этой мыслью он и направился к гостиной, откуда доносились звуки музыки, провожаемый горестными причитаниями старушки – та, похоже, уже почуяла: этот визит из прошлого добром не кончится… Общество, собравшееся в гостиной, было небольшим и весьма изысканным; играли Аквино – Третью сонату, причем играли превосходно; на бесшумно возникшего в дверях барона поначалу не обратили внимания, и он несколько мгновений наблюдал со спины за Элвис, одетой в облегающее темно-синее платье. Потом она обернулась к дверям, взгляды их встретились, и у Тангорна возникли одновременно две мысли, причем одна другой тупее: первая – «Есть же на свете женщины, которым все на пользу, даже годы», а вторая – «Интересно, выронит она свой бокал или нет?».

Она двинулась к нему, медленно-медленно, будто преодолевая сопротивление, но сопротивление – это почувствовалось сразу – именно внешнее; ему казалось, что дело тут в музыке – она превратила комнату в прыгающий с камня на камень горный ручей, и Элвис сейчас приходилось брести по его руслу против течения. Затем ритм начал меняться, Элвис стремилась к нему – но музыка не сдавалась, из бьющего в колени потока она стала вдруг непроходимой зарослью ежевики: Элвис приходилось теперь разрывать эти колючие плети, ей было трудно и больно, очень больно, хотя она и старалась не показать виду… А потом все кончилось: музыка смирилась, опала обессиленными спиралями к ногам Элвис, и та, будто еще не веря, осторожно провела кончиками пальцев по его лицу:

«Господи, Тан… Мальчик мой… Все-таки вернулся…» Наверное, они простояли так, обнявшись, целую вечность, а потом она тихонько взяла его за руку: «Пойдем…»

Все было так – и не так. Это была совсем другая женщина, и он открывал ее по-новому, как в самый первый раз. Не было ни вулканических страстей, ни утонченных ласк, подвешивающих тебя на дрожащей паутинке над пропастями сладостного беспамятства. Была огромная, всепоглощающая нежность, и оба они тихо растворились в ней, и не было уже для них иного ритма, кроме трепета Арды, продирающейся сослепу сквозь колючую звездную россыпь… «Мы приговорены друг к другу», – сказала она когда-то; что ж, коли так, то сегодня приговор, похоже, привели в исполнение.

– …Ты надолго к нам, в Умбар?

– Не знаю, Эли. Честное слово, не знаю… Хотелось бы навсегда, но может случиться – на считанные дни. В этот раз, похоже, решаю не я, а Высшие силы.

– Понятно… Стало быть, ты опять в деле. Тебе понадобится помощь?

– Вряд ли. Может, какие-нибудь мелочи…